Диомед, сын Тидея. Книга первая - Страница 49

Я закрыл глаза. Еще не хватало, чтобы дядя понял, как страшно будущему (ха-ха!) лавагету. Не думать! Не думать о море, о сером тумане, о черной воде, тихо плещущей рядом – только протяни руку. Лучше я буду думать о гиксосах, о том, как они здорово обманули ванакта Кеми. Они – на востоке, ливийцы – на западе. Два войска, и в Кеми не знали, откуда ждать удара. Пришлось посылать войска на все рубежи... и вот тут-то гиксосы и врезали! И боги со звериными головами не помогли!

А то, что у ливийцев войска было с воробьиный клюв – так у страха глаза велики. А ведь можно еще хитрее придумать. Микены наше войско не пропустят, а если и пропустит, то совсем немного – как раз с воробьиный клюв. Маленький такой клювик у маленького воробышка...

Открыл глаза – и вздрогнул. Ничего не видать! Дядя совсем рядом сидит, а все равно – не разберешь. Черная тень – не человек...

...И чего это я все время о воробьях этих дурацких думаю? Может, потому, что они не просто пичуги, они – гонцы Психомомпа-Килления, стража душ, уходящих в Аид? Их тоже зовут психопомпами...

Стоять! Ничего себе мысли посреди моря! Недаром говорят, что люди делятся на живых, мертвых и тех...

– Дядя! А-а... А если дед, в смысле басилей Ойней, войско у границ выставит?

Пустое спросил (не мое это дело – пока!), просто так, чтобы дядин голос услышать. Услышать – и самого себя убедить, что мы еще здесь, а не посреди Леты.

– Тогда ты меня со своим дядюшкой познакомишь, – сквозь туман донесся негромкий смешок. – Как бишь его зовут? Терсит, кажется?

– Терсит...

Хорошо, что я не лавагет, и мне не надо думать, зачем нам мой калидонский дядюшка. Конечно, на войне все пригодится, но из него уж точно – наконечник стрелы не вылепишь.

Зато поскользнуться можно!

В лицо ударил ветер – брызгами, солью, знакомым запахом водорослей. Туман дрогнул, отступил, пошел клочьями...

Хвала богам!

Скоро берег, а там – Калидон, и там мне придется думать о войне, а пока я вспомню совсем другое – тоже туман, но серебристый, поляну в лесу...

...Уговорил я дядю! Сделали крюк, заехали, постояли у старого мертвого дерева, возле которого я когда-то увидел Ее. Постояли – и поехали. Теперь там вырубка, совсем рядом, углежоги ямы свои смрадные роют...

«Люди... Они добираются даже сюда. Скоро придется уходить. Жаль...»

И ты ушла, Светлая! И я уже никогда... Нет! Неправда! Я увижу Тебя, найду, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. Ведь жизнь длинная, очень длинная...

...А может, и не очень. Папе тридцать с небольшим было, мне – шестнадцать.

– Старший эфеб Диомед! К высадке!

Вот дела! Да мы уже приплыли! Вот и берег рядом, весь в водорослях, сейчас лодка носом ткнется... ткнулась.

– Твоя земля, Диомед Калидонский! – дядя встает, поправляет фибулу на плече. – Ты – первый!

Шутит? Нет, не шутит. Улыбается – но не шутит. Первый, значит? Ну, ладно!

К высадке, Диомед Калидонский!

Прошел вперед, примерился, как прыгнуть точнее (кому охота ноги мочить!), оглянулся...

(Сам не знаю, чего оглянулся. Словно позвали. Словно сзади что-то важное осталось – такое, что и не вернуть. Так ведь нет там ничего, кроме моря! Море, над ним – туман клочьями. И все равно – не так что-то. Будто забыл. Или потерял. Или потеряю.)

...И уже земля под ногами (калидонская!), а я все думал, что не так? Может, дядино лицо не понравилось? То есть, понравилось, да только странное оно какое-то. Улыбается дядя – а лицо... такое. Серое, неживое – как у деда Адраста. Словно мы и вправду по Лете плыли.

Да нет, ерунда все это! Просто я моря... не боюсь, понятно, но не очень это море люблю. Так себе. Чуть-чуть.

* * *

А я-то понять не мог, чего это тетя Деянира у меня спросить хочет? И так подходит, и этак, и намекает вроде (ба-а-асом, ба-а-асом!).

– А твой друг почему не приехал? Как его?.. Сориск, Сефей...

Ну да, как же! Забыла она Сфенела Капанида!

Ай, тетя!

Пришлось пояснить: не смог. Занят потому что. Женится.

Помрачнела!

А, в общем, молодец тетя! Мускулы из-под хитона буграми выпирают, да и не только мускулы, губы, словно охрой помазаны – горят! И в доме все горит – блестит, то есть. Тазы медные – хоть сейчас вместо доспеха пристраивай. И тарелки блестят, и миски (серебряные!). И стад, говорят, прибавилось.

Ну, за стада – это дяде Гераклу спасибо. Дедушка Ойней, пращур мой Живоглотный, уже несколько раз на войну его посылал. Да какая там война! Вокруг и городов нет, а в селах, как про Геракла заслышат, сразу откуп на телеги грузят. Ну и стада, понятно, гонят. И побольше, побольше!

Повздыхала тетя, повспоминала (не только дяде Гераклу есть что вспомнить!), а потом и мною занялась.

– А ты сам, племянник, надолго ли? А то я одна, понимаешь, осталась. Страшно одной-то! А ты вот какой крепыш вырос, защитишь, ежели что!

А у самой – хитон с плеча (этак незаметно, незаметно!)... И язычок по ее алым губам – р-р-р-раз!

Облизнулась!

Я от тети к окошку отошел, за ставню потянул (тоже – незаметно, незаметно!). Если что – выпрыгну! Быстро бегаю – не догонит!

И ведь что интересно? Целый год дядя Геракл из дома носу не казал. А стоило мне весточку в Калидон прислать, что буду, и не один, а с другом (это я про дядю Эгиалея, понятно), так тут же оракул листьями прошелестел: пора богоравному герою в Додону съездить – овцу перед Диевым дубом заколоть. И не одному, а с чадами. Вот и поехал дядя. А Додона-то – в Эпире, не ближний свет! А из Эпира решил он к друзьям-кентаврам заехать (ни разу не видел я кентавров этих, обидно даже!) Ну, а тетя Деянира, понятное дело, осталась – за стадами присматривать.

Вот и не верь после этого в божье всевидиние!