Диомед, сын Тидея. Книга первая - Страница 42

Может, и вправду?

* * *

Почему многие леса боятся? Года два назад погнали нас, эфебов, в самую глушь – за реку Инах, к Немее. Конечно, это для Арголиды глушь, а для Аркадии или для моей Этолии – чуть ли не двор проходной. Хотя, это еще как посмотреть. Там ведь, у Немеи, еще лет тридцать тому львы жили! Пока дядя Геракл не пожаловал.

Задание простое было – неделю в лесу просидеть, костры не жечь, себя не выдавать. И не попасться – другие эфебы по лесу ходят, следы ищут. Поймают – вздуют от души. Кое-кого поймали – вздули. Ферсандра поймать не смогли, зато потом искали два дня. Нашли – а он зеленый, как дриада какая-нибудь. Зеленый – и молчит. То ли от голода (это в лесу-то голодать!), то ли от самого леса. Вот чудик!

А я бы в том лесу и месяц просидел! Только без костров холодно.

И действительно, где еще подумать можно, чтобы не мешал никто? Ни пеласги, ни друзья-приятели, ни стража ночная, что прямо в полночь орать начинает: «Спи-и-и-те спокойно-о-о-о, жители сла-а-авного Аргоса-а-а!». А в лесу – благодать! Тем более, и костры жечь можно, не запрещает никто.

А таблички с папирусами мне в лесу не нужны. Память хорошая, могу прямо на земле всю нашу Ахайю нарисовать – и реки, и города, и берег морской, и горы.

С этого я и начал.

Ночь. Костерок погас, и даже угли уже не светят. Хорошо, что осень теплая, а то я сгоряча не тот плащ захватил. Надо было пастуший брать, из шкур козьих, а я обычный взял – серый, эфебский.

Ночь...

– Мама, тогда под Фивами... Папу нельзя был спасти? Я уже тебя спрашивал, а ты так и не сказала... Мама!

– Он был смертельно ранен, сынок. Ни один знахарь не помог бы. Даже Асклепий...

– Асклепий? А ты, мама? Я знаю – нельзя, но ведь... Ты его любила, мама! Мама, почему ты молчишь? Ведь ты же ИХ не боишься?

– ИХ, сынок? Не их, НАС... Не боюсь. И не люблю. МЫ, Семья и все остальные – не люди, Диомед...

– Знаю, мама.

– Люди могут ненавидеть, могут любить. МЫ тоже можем любить, но не друг друга. Вначале кое-кто из Семьи пытался, как и люди, жениться, детей заводить. Дети-то заводились, а любви не было. А потом поняли – МЫ не любим своих. У отца полно детей, но они либо от людей, как у нас говорят, от «земных» женщин, либо он просто брал НАШИХ женщин силой. Или обманом. И не только он... Знаешь, у тебя был брат, Диомед. Я тебе еще не говорила...

– Б-брат?! Мама! Но почему?..

– Он давно умер. Давно-давно, за много лет до того, как мы познакомились с твоим папой. Его звали Эрихтоний, он родился в Аттике, и я его очень любила. Его – но не его отца.

– Тебя... тебя на нем женили? На этом отце?

– Сынок, сынок! Не женили, а выдали замуж. Только меня не выдавали. Отец запретил, ему предсказали, что мой сын станет сильнее отца. А если отец – из НАШИХ, представляешь, что может быть? Поэтому я – Дева. Мне просто нельзя выходить замуж. А тогда меня изнасиловали...

– Мама-а-а! Я... Я его...

– Не надо, сынок! Я с ним сама потом рассчиталась. Теперь он хромой, уродливый... и детей у него уже не будет. А тогда... Я была совсем девчонкой, а он – мой родич, старший родич, я ему доверяла. Он просто набросился на меня, как мерзавцы, которых ты разогнал, на ту бедную девочку. За меня некому было заступиться... Сын мой родился страшным: наполовину человек, наполовину – дракон. Он не стал НАШИМ, хотя и мог бы, ведь он НАШ ребенок. Отец – МОЙ отец – не позволил. Но я очень любила моего Эрихтония, он стал царем, басилеем Афин, все его очень любили, а когда умер – долго плакали...

– Я... Я не знаю... Значит, ВАШ сын – не обязательно такой, как ВЫ? Как же так?

– Потом, сынок, потом... Расскажу как-нибудь. Дети Семьи – не всегда НАШИ, а дети людей не обязательно уходят к Гадесу. Особенно те, у кого есть НАША кровь...

– Но папа...

– Хочешь правду, Диомед? Тидея можно было спасти. И даже, может быть, сделать НАШИМ. Но не его – его безумие. Понимаешь?

– Значит, правда? Он... Он сошел с ума?

– Его безумие все-таки вырвалось – как зверь из бронзовой клетки. Вырвалось – и само стало Тидеем. Он так и не смог прорваться через огонь. Я знаю, ты пытаешься... Будь сильным, сынок! Отец хотел, чтобы бессмертным стал ты...

– Не хочу! Не хочу! Не хочу быть таким, как ВЫ! ВЫ! Дядя Капаней был прав, прав!..

– Не плачь, маленький, не плачь...

– Я не плачу! Не плачу. Но мама, почему?..

Костер давно погас, на востоке, над недвижными кронами старых грабов, уже белеет.

Не сплю.

Ночь...

* * *

Домой я вернулся вовремя, как раз чтобы столкнуться возле дверей (починили-таки двери!) с гонцом от дяди Эгиалея. Вот чудеса! Зачем гонец, я и сам все знаю. На пятый день, в полдень, в Пелопсовых Палатах. Хитон, серый плащ, меч при поясе. Ну и то, что я придумал, само собой.

Как бы не так!

Не серый плащ, а фарос. И не меч – кинжал парадный, в золоте который. И диадема.

Диадема?

Пока я моргал, гонец дальше побежал, а я у дверей починенных остался. С открытым ртом.

Фарос я сразу нашел – отцовский. Хорошо хоть я его раз в год надеваю, поэтому стирать не надо. И кинжал есть – с ножнами в золоте. Дрянь ножик, от лезвия труха одна осталась, зато рукоять тем же золотом сверкает. Это еще прадеда – Портаона. Того, от которого мне и меч достался.

А вот диадема... Отцова – серебряная, давно в храме Афины-на-Лариссе лежит. Да и зачем мне она? Даже по праздникам не надеваю.

Ладно!

Пока я вепрем эрифманским по дому метался, мне служанка пыталась про кого-то что-то объяснить. Мол, три дня полежала, поплакала, молока козьего попила, потом ушла. И все благодарила, все обещала богов за «господина» молить. Только уже на улице понял, про кого речь была. Понял – и забыл почти сразу. Отлежалась девчонка – и хорошо. А что богов молить станет, так тоже неплохо. Всегда приятно, когда за тебя богов молят!