Диомед, сын Тидея. Книга первая - Страница 73

– Значит, война, дядя? С нами?

А что же еще? Недаром Атрей сказал: «Скоро!»

Не спешит дядя Эвмел, таблички перекладывает. Налево – направо, налево – направо.

– Еще нет, Тидид, еще нет... Затылок у них чешется.

И вновь он прав. Два года мы ждали войны. С того самого дня, как я надел венец, с того самого часа, как гонец Эврисфея привез поздравления новому басилею Аргоса. Поэтому и езжу я каждый год в Фивы и Калидон, поэтому и гощу у чернобородых родичей-куретов. Чешется затылок у владык микенских! Боязно повернуться им лицом к Аргосу!

Пока еще – боязно.

Но кто знает, может быть и решились братья Пелопиды мне укорот дать. Фивы после разгрома не город уже – городишко, Ферсандру, братцу моему двоюродному, большого войска не собрать. А Этолия далеко – за горами, за морем. Решились бы – если б не дядя Геракл.

Вот уж не знаешь, что беда, что благо! Месяцев через восемь после нашей последней встречи пришлось дяде Гераклу из Калидона уехать. Дурость какая-то случилась. На пиру у Ойнея (нашел дядя к кому на пир ходить – к Живоглоту!) зашиб он какого-то сопляка из Живоглотовых родичей. Хлипок сопляк оказался – одна затрещина, и сразу – на костер.

Я уже вступиться хотел, и не я один. Да только дядя не послушал – собрал добро и распрощался. Вся Ахайя думала, куда теперь вечного скитальца занесет?

А занесло его аккурат к дорийцам. Вот тут-то я наши с Гиллом разговоры и вспомнил!

А когда дядя легко, словно и не шестой десяток ему пошел, разнес-разметал воинство Корона-лапифа, что на дорийцев вздумал войной пойти, когда разгромил Лаогора Дриопского, ясно всем стало – проснулся Великий Геракл. Отоспался в тихом Калидоне – и вновь ГЕРАКЛОМ стал!

И – дрогнула Эллада!

А потом еще весть пришла: Эгимний, дорийский вождь, Гилла Гераклида усыновил и наследником сделал. Все удивлялись – да только не я.

И в Микенах не удивлялись. Не надо Атреем-многомудрым быть, чтобы понять: на юге Аргос, на западе Фивы и Этолия, а на севере дядя Геракл с дорийцами. Сидит в своих Трахинах, дубину в руках сжимает и на Микены поглядывает.

Нет, не забыл Великий Геракл Эврисфея, не забыл, как его унижаться перед этим недоделком заставляли. И Пелопидовой гордыни не забыл. Слишком рано его в детскую сказку скучать отправили. Не зря он мне о последней битве говорил!

Вот и приходится Атрею затылок чесать, о железных дорийских мечах думать. И Гераклову дубину вспоминать.

Трещать чьим-то ребрам!

Но Атрей сказал: «Скоро!» А ведь Атрей...

– Атрей – не загадка...

Дядя наконец отложил таблички, вздохнул, лицо потер.

– С Атреем все ясно, Тидид. Ты правильно говорил: он, как и Адраст, мой покойный отец. Чего хочет – понятно. Власть – настоящая, не кажущаяся, великая держава, поход за море... Это не ново, не он такое выдумал. С Эврисфеем тоже ясно – болванчик на троне, злобный, всего боящийся... А вот Фиест...

И снова дядя не ошибся. О Фиесте мы почти ничего не знаем. Он редко покидает Микены, ни с кем не встречается, не выходит из тени. Все, что говорят о нем – всего лишь слухи. Будто бы Атрею он не просто брат, а брат-близнец, не отличить, будто бы Олимпийцев не чтит, а поклоняется то ли даймонам, то ли призракам из Гадеса. И будто бы слуги у него есть – не думающие, не рассуждающие, только ему покорные. Не слуги даже – мертвецы ходячие.

Хочешь – верь, хочешь – на себе испытай!

– Я понимаю так, Тидид. Фиест хитрее. Все эти годы он брату поддакивал, подыгрывал, в сторонке держался. Как бы в сторонке... Атрей правит, Атрей повелевает, а Фиест... Фиест ждет. А вот чего? Он – не наследник пока, наследник – Атрей; может, в этом дело?

– Есть еще один наследник микенский, – усмехнулся я. – Гераклом зовут.

И не я один так считаю – вся Ахайя, вся Эллада. Ведь именно своему сыну Дий-Зевс Микены предназначил! Не пришел ли час волю Отца богов выполнить?

– И это тоже, Тидид...

Дядя Эвмел нащупал палочку, с трудом приподнялся. Бедный дядя! Уже и не ходит почти, и на колеснице не ездит. Только и осталось – на носилках путешествовать. А ведь ему и сорока нет! Да какое там сорок – тридцать с небольшим!

...Ядовитое семя! Все мы, в чьих жилах – ИХ кровь!

– Ох, Тидид, не понравилось мне это Атреево – «Скоро!»...

И мне не понравилось. Поэтому прямо тут, на этом столе, где горой навалены тайные таблички, я сейчас напишу приказ Эматиону-лавагету, и Амфилоху Щербатому напишу, он сейчас как раз в Тиринфе, рядом с микенской границей, а еще Промаху и Полидору...

Скоро! Что – скоро?

* * *

– Тебя совсем замучали, господин мой Диомед! Мужчины и... женщины тоже!

Рука Амиклы касается звериной метки на животе. Я виновато отворачиваюсь.

...Ее хитон на полу, и гиматий на полу, и сандалии, и мой фарос вкупе с хитоном тоже. И венец золотой там же. Так сюда в венце и пришел – не было времени переодеться.

– Мы так редко видимся с тобой, господин мой Диомед, а когда видимся, тебя уже другие выпили, копье твое уже не копье, уколешь – не почувствую...

– Еще как почувствуешь! – возмущаюсь я, прижимаясь лицом к ее животу, к лону, к бедрам. А ее губы уже скользят по моей коже, вызывая привычную терпкую дрожь, я трогаю рукой ее грудь, сжимаю...

– И не почувствую, не почувствую, – шепчет она, почти не отрывая губ. – Ты не ванакт, ты, как и я, служитель Киприды, только я должна любить всех мужчин, а ты – женщин, бедной Амикле остается только тебя съесть, съесть, съесть!.. И я тебя съем, господин мой Диомед, а потом найду ту девку, грязную вонючую девку с кривыми ногами, которая посмела тебя украсть, и буду жечь ее горячей бронзой, а потом пойду на улицу и стану любить мужчин, всех подряд, много мужчин, с крепкими копьями, не то, что у тебя...