Диомед, сын Тидея. Книга первая - Страница 74

– Ах ты!..

...И нас уже нет, мы стали ночным ветром, заревом, туманом над лесной поляной. Только серебристый свет перед глазами... Поступь ее благородна... глубоко и таинственно лоно... стройные бедра словно ведут на ходу спор о ее красоте... о ее красоте...

В храмовые дела я не вмешиваюсь. Боги сами о себе позаботятся! Только один раз и пришлось. Амикле, старшей жрице храма Афродиты Горы, уже не нужно бродить по аргосским улицам, собирая серебро для многолюбивой богини. Стрепсиад-скопец, услыхав мое повеление, только кланялся, кланялся, кланялся... Амикла живет в нашем доме на Глубокой – новом, отстроенном, и все хорошо у нас, то есть, почти все...

Почти все...

– Но почему, Амикла? Может, к знахарю, к гадателю?

Она качает головой, кусает губы. Вот-вот заплачет! Я обнимаю ее худые плечи, глажу по голове...

– Я... Я была у знахаря, господин мой Диомед. Была... Только к чему он? Все и так понятно. Слишком многих мужчин я любила – до тебя. С десяти лет я при храме... У таких, как я, редко бывают дети...

Не помогает ничего – ни травы, ни молитвы, ни жертвы Гере Анфии. Казалось, что проще? Вон, у Капанида сынок уже басом отцовским ревет, кормилиц пугает! А маленького Ферсандра дочери уже второй год пошел...

– Я к оракулу пошлю, в Дельфы! К Зевсу Додонскому...

Заплакала – тихо, беззвучно. Пора уходить, ночевать лучше за стенами Лариссы, потому что с рассветом у ванакта-челнока новые дела, горы дел, моря, некогда не только сидеть лицом к югу, даже утешить любимую времени не хватает...

– Останься, господин мой Диомед! Когда ты рядом, то все хорошо... Останься!

И я послал все к воронам, к Гадесу, к Дию Подземному, я обнял ее дрожащие плечи, прижался губами к ее мокрой от слез щеке...

* * *

– Боги завистливы, сынок! МЫ завистливы. Не желай большего!

– Но почему, мама?

Мы редко теперь разговариваем. А видимся – еще реже. Только во сне или, как сейчас, среди ночного мрака. Мама боится, ведь я уже взрослый, а ОНИ завистливы, и маме все еще кажется, что ее маленького Диомеда можно спрятать, уберечь...

От чего, мама? От Гекатомбы? От последней битвы?

Не спрятаться мне, мама!...

– Пожалей эту девочку, сынок! Пусть все будет, как есть. НАША кровь... Она не приносит счастья.

– Но разве дети – это плохо?

Мама молчит. Странно, ее голос рядом, а она сама – где-то далеко. Хотел бы я знать, где!..

– Моя мать погибла, чтобы дать мне жизнь. Аргея, жена твоего папы, умерла, рожая девочку. Я хотела их спасти – не смогла...

Тетя Аргея лежит рядом с папой на Поле Камней. Она умерла, и девочка ее умерла, поэтому все думают, что я – ее сын. Иногда мне снится сестра – та, которая так и не смогла сделать первый вздох. Ей бы уже было, как и мне, восемнадцать...

– Я не хотела, чтобы ты становился ванактом, Диомед! Не хотела, поэтому не отвечала, когда ты спрашивал. Ты сам решил – решил именно так! Но учти: ванакт – солнце, а солнце сжигает тех, кто стоит слишком близко. Пожалей эту девочку, спрячь ее, увези!

– Зачем? Почему, мама?

Мама молчит, в горнице тихо, еле слышно дышит Амикла, ее рука все еще обнимает меня за плечи...

– Тидид!

Глаз можно не открывать. Сфенелов бас я узнаю сразу, да и не пропустят мои куреты в дом никого, кроме Капанида. Костьми лягут – не пропустят.

Приказ!

– Тидид! Тут... это...

Вечно какое-нибудь «это» – и всегда среди ночи! Ну, что еще там?

– Капанид, если тебе нужен венец, он на полу валяется! Бери – и дай поспать!

– Радуйся... радуйся, Сфенел!

Ну, вот, Амикла проснулась!

– Тидид!!!

Я понял – глаза придется открыть. Открыть, привстать...

– Тидид, беда! Беда, понимаешь?

И тут я проснулся.

...Желтое пламя светильника, черные тени по углам. В глазах у моего друга – ужас. В глазах у моего друга – боль. Невыносимая, страшная.

– Геракл... Гонец только что прискакал... Геракл...

Нет, нет, нет!

НЕТ!!!

* * *

От дыма першило в горле, запах горелого мяса впивался в ноздри, золотой венец на голове словно раскалили добела...

– ...Зевсова сына Геракла пою... пою, меж людей земноро... земнородных лучшего... в Фивах его родила славных... хороводами славных...

Гимн только что сочинили, жрец путал слова, испуганно косясь на темный лик Зевса Трехглазого. А, может, не путал – просто плакал. Как и мы все...

– С Зевсом-Кронидом в любви... в любви сочетавшись, царица Алкмена... Некогда, тяжко... тяжко трудяся на службе... службе царю Эврисфею...

Мы плакали, хоть нам приказали радоваться. Сам Отец богов, Зевс-Кронион возвестил, чтобы, по всем храмам, по всей Элладе, вознесли молитвы новому богу-Олимпийцу, богу-Гераклу...

Прощай, дядя Геракл! Легкой тебе дороги, куда бы ты ни шел!

Хайре!

– ...По бесконечной земле он... и по морю скитался... Страшного много и сам совершил, да и вынес немало...

Рядом сопит Сфенел, рядом рыдает маленький Киантипп. А ведь он даже не был знаком с тем, кто стал новым богом!..

...И тети Деяниры больше нет. И Лихаса нет. Все погибли! Их тоже – на небо? Ответь, Трехглазый! Сам ТЫ руку приложил? Послал кого-то из НИХ? Или просто шепнул на ухо кому-то очень понятливому?

«Скоро!» – сказал Атрей Великий. Вот оно – «скоро!»...

Молчит Трехглазый Зевс, кривит надменные губы. Хочется крикнуть прямо в темный бородатый лик, ударить кулаком по старому дереву...

– ...Ныне, однако, в прекрасном... прекрасном жилище на снежном Олимпе в счастье живет...

Ну конечно! Дядя Геракл на снежном Олимпе, в счастье живет, а в Микенах уже думают, когда (и куда!) посылать колесницы, но даже не это главное, не война, которая теперь непременно начнется...

Без Геракла... Как мы все – без Геракла? Пока он жил, мы все были выше на целую голову – на его седую голову...